There are twenty years to go
The faithful and the low
The best of starts
The broken heart, the stone
Ночная прохлада спустилась на японский городок. Улицы пустовали, из некого подобия западных пабов доносился смех и звон кружек, хриплые крики самураев, перемежавшиеся с редкими гневными возгласами особо захмелевших. Блондин, шедший по мощеной дороге, мысленно отметил: Тонкие стены - определенно минус этой страны. Остальное его вполне устраивало: минимализм, внимание к деталям и неукротимый дух. Правда, сейчас наслаждаться окружающими пейзажами времени не было: детектив спешил. Нужно было быстрее достичь пункта назначения, пусть даже и не хотелось, пусть даже и съедала проклятая ностальгия. Сколько они уже не виделись с теми, кто навечно будет его семьей? Год, два, пять? Больше? Мысли путались. Голову немного кружило - сказывалась потеря крови. Детектив остановился, прислонившись спиной к дереву, ослабил самодельный жгут, закрученный поверх привычного плаща, прикрыл глаза, вдыхая ночной воздух. Нахлынули воспоминания. О семье, в которую его неизбежно притягивали, как бы Облако ни старался держаться в стороне от шумной своры. О крови на его руках. О том, как он раз за разом оказывался на грани предательства собственных убеждений ради семьи, как их дороги грозили разойтись в сторону противостояния. И никогда не расходились, только сильнее сливаясь. Это напрягало порой, однако не сковывало, скорее придавало сил. Вспомнилась та дикая, отчаянная вера, которая горела в них всех, дополнительно распаляясь их Светом. Елена... Опьяненные успешными начинаниями, молодостью, исполненной адреналина жизнью, они позволили ей погаснуть. Вечная Елена, он никогда не забудет искаженное болью и ненавистью лицо Спейда. Когда его сердце разбилось на тысячи осколков, обращаясь в камень, только чтобы удержать этого человека на плачу, сделать одержимым идеей продолжения их начинаний исполнения мечты, но в жесткой, извращенной форме. Пару раз сжав в кулак пальцы раненой руки и выпрямив их обратно, разрабатывая мышцы и восстанавливая кровоток, Жаворонок вновь затянул жгут и пошел дальше, прибавив скорость, надеясь, что нужный дом не встретит его холодной пустотой одиночества и заброшенности.
Алауди повезло: сад освещался мягким, рассеянным светом, лившимся из окон. Детектив тихо вздохнул, ступив на дорожку, что вела ко входу. Как изменился Арчери? А Джотто, которого теперь, кажется, звали Иэясу? Как они отреагируют на принесенные им вести?
Странное, давящее ощущение в груди, близкое к оковам. Для Первых ничего не было закончено. Внешний советник сжал руки в кулаки, чувствуя на пальце холодный металл кольца Облака. Это их плата и проклятие. Это их жизнь, и, наверное, их погибель.
Вслед за Вечной Еленой.
Сейчас над Вонголой нависла та же угроза, что погасила их свет. Та же семья, против которой даже хранитель Облака стоял с трудом.
Это было предупреждение: "Не лезь в наши дела."
Но если Деймон узнает, кто именно убил его возлюбленную, положил начало разрушению Вонголы, это обернется войной. Это погубит Туманника.
Слишком сильно было чужеродное пламя.
Тихо выдохнув, Жаворонок постучал в дверь здоровой рукой. Лицо его ничего не выражало, состояние выдавала только непривычная бледность, немного потрепанный вид и перевязанная рука. Зашить ее сам он не мог - рана была на ведущей.
Облако замер, ожидая ответа Джи.

Больше не важно, умру или нет, я не в силах забыть,
Сколькими жизнями жил,не получится ангелом быть,
Только пожар там внутри разжигает метель,
что вот-вот разорвется во тьме...
Хранитель Облака прошел, едва услышав приглашение, в полутемную прихожую, снял обувь и аккуратно поставил ее, как принято в этой стране, стараясь не двигать лишний раз больной рукой. Стянув осторожно плащ, хмурясь от боли, Внешний советник повесил его на крючок, при этом в падавшем из комнаты свете слишком ярко стала видна неестественная бледность юноши. Ал поспешил отступить обратно в тень, поправляя жгут на руке. Нужно было зашить рану, но как же не хотелось признавать перед другом, что он не справился. Вообще, Облаку до сих пор было дико все это... вернуться к ним, увидеть вновь Хранителя Урагана. Чем бы ни занимался каждый из них, как бы далеко ни старался оказаться от остальных, обрывая любые связи, сжигая мосты, в конце концов, дороги все равно пересеклись, и, быть может, даже слились воедино. Губ мужчины коснулась легкая усмешка. Что только он не делал за это время... Жаворонок так и не смог подсчитать, сколько же его прошло с их последней встречи. Возникло даже желание спросить у Арчери: "какой сейчас год?", но он вовремя осекся, вспомнив, что в Японии иное летосчисление. В своем дневнике Алауди исправно ставил даты, но почему-то не мог вспомнить их сейчас. Спустя столько времени и пережитых событий, разыгранных ролей, он стоял перед Джи и осознавал, что для него нет другого пути. Что только с семьей он на своем месте, только с ними внутри разгорается то неукротимое пламя, некогда обратившееся в леденящую душу бушующую метель, словно вывернутое наизнанку, но также распалявшую, пусть и искаженным способом, волю к жизни.  Хранитель выпрямил спину, подавляя желание прислониться к себе. Он не мог позволить себе слабость, не сейчас. Пересохшими губами, чуть хрипло, внешний советник произнес, глядя в глаза другу:
- Вам нужно быть осторожными.
Голову кружило от потери крови, но мужчину это не волновало. И не такое переживал. Пребывая в мафиозном мире, мире теней, постоянно гуляешь по лезвию ножа, танцуешь на углях. Следовало ожидать, что новое погружение в него окончится подобным образом. Но Алауди не жалел. Неправильно, дико, но факт оставался фактом: его, неисправимого одиночки, место, было тесно связано с семьей. Ему суждено было к ним возвращаться, в остальное время защищая их издалека. На то он и хранитель Облака.
- Объявилась семья с неизвестным ранее пламенем. Именно они... убили Елену. Если узнают Джотто или Деймон, они не останутся в стороне, но это будет означать их верную смерть.
Льдисто-голубые глаза смотрели холодно и уверенно. Глупо было считать, что он сможет оставаться безразличным к семье, даже к предателю, который все еще оставался ее частью.
- Только тебе под силу удержать наше непутевое Небо, - Жаворонок усмехнулся, касаясь наручников. Даже оковы здесь будут бессильны.  - Береги его.
Сил не оставалось. Побочный ли эффект это был от чужого пламени, или последствия утомительной дороги,  Ал не знал. Однако уверенности во взгляде не убавилось. Нужно было защитить семью, чтобы потом спокойно уйти дальше своей дорогой.

Поднял, сгорел.
А время дышит в затылок льдом,
Что потом?
Не следовало даже предполагать, что Арчери не заметит. Как бы отстраненно они ни относились друг к другу еще тогда, сколько бы лет ни провели порознь, они все еще были связаны. И они слишком хорошо друг друга знали. Злость и беспокойство на лице Урагана, рассеченном сполохами татуировки, навевало воспоминания о тех днях, когда он, исполненный амбиций и ярого нежелания работать с кем-либо в команде, привыкший полагаться только на свои силы, даже если это грозило смертью, неизменно брался за наиболее сложные задания,где крови было далеко не по локоть, после которых мучали кошмары. Одиночкой, без прикрытия,он уходил - и всегда возвращался, чтобы зализать раны и уйти снова, издалека защищать семью. Эту странную стаю, свору, с которой их пути случайно переплелись. Правда, нечаянность (или предопределенность?) произошедшего ничуть не умаляла надежности узлов. Они научились распознавать друг друга по малейшим нюансам поведения. Это было необходимо, особенно в "трудных случаях", каким, без сомнения, являлся Алауди. Как бы он ни старался закрыться, сколь бы мало они ни знали о нем, с любым - или почти любым, за исключением, разве что, Лампо, из них он чувствовал себя словно открытая книга. Которую они умели читать. Накл, Асари. Джи. Сколько раз они зашивали его? Бледные губы Хранителя исказило подобие улыбки. Время, проклятое время, казалось бы, оставленное позади, нагнало его и теперь дышало в затылок.
Свет заставляет на мгновение зажмуриться, слишком он режет по глазам после полумрака улиц и прихожей. Облако выпрямляет спину, поняв, что от боли немного сутулится, и, благодарно кивнув, принимает стакан, осушая его за пару жадных глотков. Задумчивые слова обращаются привычным уже приказом. Привычно же Облако прожигает взглядом, в котором пляшут уставшие порядком ледяные бесенята, готовые, однако, спалить любого, спину Стрелка. Он никому не подчиняется, и Джи это прекрасно известно.
Рубашку детектив все же стягивает, предварительно размотав и вышвырнув в мусорную корзину самодельный жгут, и устало выдыхает, позволяя себе расслабиться, хоть немного. Темнеет в глазах, однако усилием воли Ал удерживает сознание. Звон зеркала, судя по всему, разбитого неисправимым холериком Арчери, вызывает усталую усмешку. Становится интересно. Что же будет дальше? Во что разовьется эта ситуация?
Ураган снова объявляется в комнате, встреченный ледяным взглядом бледно-голубых глаз. Коротко вздохнув, Облако опускается на стул, мельком взглянув на рассеченные костяшки пальцев друга, сдирает с раны насквозь пропитанную кровью повязку. В глазах Урагана много вопросов, и Жаворонок благодарен мужчине, что он сдерживается. В нос бьет запах лекарств, - тяжелый металл крови уже успел приесться и перестал акцентировать на себе внимание, - и Алауди досадливо хмурится, как ребенок, всего на мгновение показывая эмоции, тут же вновь скрывшиеся за маской спокойствия и безразличия. Детектив терпеть не может больницы, лекарей и все, с ними связанное.

Облако зубами, острыми и белыми, с каким-то остервенением впивается в полотенце. А после с не меньшей яростью рычит от боли, явственно морщась, однако напоминает не кисейную барышню, страдающую от легкой головной боли, а раздраженного хищника. Рычать - это хорошо. Значит, живой. Значит, силы еще есть. Когда нет сил - скулят. И видит Вселенная, в тот момент, когда Первое Облако заскулит, в мире все сломается. Растения будут загрязнять воздух дымом, младенцы будут рождаться стариками, а небо станет синим-синим - и белыми буквами на нем будет написано "fatal error". Игла ощущалась слишком явственно. Острая боль, оттеняемая всеобщей. Легкая, пронзающая. А следом нить с омерзительным трением прошивала плечо раз за разом. Ткань под зубами страдальчески трещит, а рычание встречает каждый новый стежок. Хранителю Урагана повезло, что на работе он сосредоточен. Взгляд Облака до такой степени затемнен и полон ярости, что, кажется, уничтожит любого, кто встретится с ним глазами. Благо, и сам блондин смотрит куда-то в сторону, усердно пытаясь прожечь в стене дыру, а следом за ней - и головы всех неугодных. Но стена не поддавалась, а оттого враги народа жили. Попытки разнести силой мысли и ярости дом Арчери были прерваны окончанием боли - впрочем, после зашивания основной проблемы мужчина в принципе затих, изредка лишь рефлекторно морща нос от особо ощутимых уколов, в остальном же самый жуткий из хранителей Примо так сказать "залип", что, впрочем, не мешало ему выглядеть все так же грозно и сурово, а взгляду оставаться таким же тяжелым и угрожающим расправой над тобой, твоей семьей и всем, что тебе дорого.
Стакан осушается медленно и размеренно, теперь спешить бывшему детективу некуда. Удерживать себя в сознании уже удается проще, дыхание ровное, спокойное, морда - кирпичом. Жить, определенно, будет. Устало запустив руку в карман брюк, заляпанных кровью не только своей, но и чужой, достает некогда страж закона серебряный портсигар. На гербе Вонголы он задерживает взгляд, а после с какой-то невыносимой усталостью Атланта, собирающегося сбросить все на плечи Геракла, чего, конечно, не случится в нашем случае, местный Атлант слишком привык быть самостоятельным и делать все сам, сильнейший Хранитель Джотто достает сигарету и чиркает спичкой, огонь на которой после закуривания тушит резким встряхиванием руки. Сделавшая свое дело, спичка, обгорелая мученица, отправляется в опустевший стакан, где её ожидает бесславный конец. Если все так пойдет и дальше, то детище Первого может постичь такая же судьба. Впрочем, они и в стакане бурю устроят, что уж там. Кажется, за всеми безрадостными мыслями Внешний Советник совершенно забыл - или умело делал вид, что забыл, - про вопрос Джи, разглядывая обгорелое дерево, однако спустя долгие минуты две-три молчания поднял после очередной затяжки на него тяжелый взгляд-айсберг, колкий, холодный, таящий много больше, чем демонстрирует. Рассказывать, значит? Облако слабо кивает, на несколько секунд дольше обычного моргания прикрывая глаза - дает добро на дальнейшее. Будь по-твоему, окунемся, так сказать, в дебри прошлого, вот и память дышит болью утроенной: и плохое помнит все, и хорошее.
- Предвосхищая вопрос о причине: я копал. Мне стало любопытнее наблюдать не за Вторым, а за истоками проблем Вонголы. Они засели в Норвегии. Я бы не назвал их мафиозной семьей - во всяком случае, ни мы, ни семья Рикардо, - Алауди демонстративно выгибает левую бровь и кривит тонкие губы, отчего ясными становятся две вещи, первая - он находил Секондо невозможным имбецилом, силу которого признает, но права - едва ли; вторая - признавать сборище вокруг этого хвостатого Вонголой у Жаворонка тоже намерений не было, разве что плюнуть в рожу его Хранителю Тумана - да так, что тот ослепнет, - не вкладывали подобного значения в это понятие. Варвары, что с них взять. - Хранитель фыркает, чуть закатывая глаза и делая странное круговое движение поднимаемой ладонью одновременно с пожиманием плечами, что передает как минимум его осознание всей глупости самонадеянной затеи с примесью какой-то дикой горечи полевых трав от принятия собственного не поражения, но побега, потому как поражение наступит вместе со смертью. - Я провел разведку боем, Джи. Результаты на лицо, - "и на лице" заканчивает про себя итальянец, от всей иронии поганого положения дел не скрывая ни усталого прикрывания глаз, ни какой-то усмешки болезненной. Редко он так откровенно, а все происходящее было максимумом откровенности, демонстрировал эмоции, вероятно, это последствия потери крови, дикой боли и пробуждающейся жажды жить. Впрочем, если судить по постепенно холодеющему лицу, приближающемуся вновь к блаженному состоянию пустоты и мрачности, все возвращалось на круги своя.

Гость откидывается на спинку дивана, забрасывая на него локти. Фраза про отсутствие живого места не воспринимается эмоционально никак - Жаворонок определенно пришел в свое привычное состояние, в котором ему не было дела ни до чего, что не входило в категорию собственных интересов и мыслей. Учитывая, что теперь его не сковывает ни доброжелательность Джотто, ни ответственность за сохранение Вонголы, он был воистину свободен. Да, остался Серым Кардиналом Внешней Семьи, да, направлял своего преемника - но не более. Его влияние было неуловимым, а присутствие до того призрачным, что не вызывало никакого беспокойства - что, разумеется, шло на руку. И на руку шло неведение Джотто. А оттого оберегать его от ненужного знания жизненно необходимо. Так долго, как это вообще возможно. Разумеется, он уже о чем-то догадывается. Гиперинтуиция. Да и дураком Первый не был. Алауди слабо морщится от недовольства, благо, от Урагана это ускользает наверняка, ведь он занят своим баром и своим вином. Бокал принимается с присущей отстраненностью и держится тонкими бледными пальцами, напоминающими лапки паука своей цепкостью, не за ножку, а за чашу, едва не накрывается ладонью принятая ноша с пьянящим нектаром. Мысли роятся в голове, истерично вмазываясь в черепную коробку стайкой визгливых пересмешников, так что не до вина. Сейчас Савада будет только помехой. Пока самый далекий член семьи должен оглядываться как можно меньше, нынешняя Дикая Охота была лишь его заботой. Пока ему не стоит беспокоиться о том, что позади есть те, кого стоит беречь. Пока ему нужна полная свобода. Наверняка и Джи это понимал. Необходимость развязать Облаку крылья, чтобы он, счастливый и молодой, бросался в гущу боя. Необходимость держать их непутевого босса подальше. Для его безопасности. Для его благополучия. Пусть блондин и ушел в себя, но друга все еще слышал, а оттого выход из задумчивости происходит быстро и безболезненно.
- Конечно не только. Например, еще они отделают тебя, Арчери, - попытка задеть провалена, укус в ответ - действие практически автоматическое, потому что кусать по-дружески этого баклана привычно, Алауди рассматривает из-под ресниц с какой-то томной холодностью, а после делает глоток, предварительно повертев бокал в руках с каким-то то ли подозрением, то ли желанием расколоть его силой мысли, мысли тяжелой, мысли о чужой семье, выдиравшей из него едва ли не кости, но упрямый хищный зверь Вонголы не собирался сдаваться так просто, он просто не умел, - а еще у них другое пламя. Оно отличается не только цветом, им - в несколько меньшей мере, дело скорее в свойствах. И их не семь. Их восемь. Хранителей, - Внешний Советник в отставке дергает зашитыми плечом, рефлексы, чтоб их, а после очередной затяжки сигаретой отправляет ее следом за спичкой - в бурю в стакане, отголоски которой бушуют где-то по миру, верно следуя за рокочущей поступью угрозы на Севере, - в сравнении с силой пламени их Босса Рикардо и его пламя Ярости - наивный мальчик из церковного хора и Евангелие. А один из них делает что-то прорыва точки Нуля. Какой-то аналог. Надо разобраться, - Облако смотрит куда-то в чужие глаза с какой-то убийственной решительностью, как бы говоря "и я пойду - и разберусь, рискнешь остановить - сломаю руки, чтобы не пытался - и ноги, чтобы не шел следом", и видит Богоматерь, весь ангельский свод и все такое, во что детектив бывший не верил, он бы и конечности другу, ох, уж эта его дружба, сломал, и пошел бы в очередную разведку, вгрызаясь в чужие шеи с яростью Фенрира, от звука имени которого эти варвары-скандинавы трясутся в благоговейном трепете, - я оставлю тебе все, что нашел во время боя. Часть информации оставил в CEDEF. Архивы их расскажут малое, но расскажут. Где, кто, когда, что делают, почему вызывают беспокойство, - Алауди чуть хмурится, в очередной раз смачивая горло вином, а после где-то в уголках его обескровленных губ мелькает что-то хищное и кровожадное, - сомневаюсь, что мою маленькую вылазку простят. Я убил членов их семьи, не снеговиков же лепить приехал. Не Хранителей, но видит Дева Мария, я давно так не наслаждался, - на долю секунды крылья ноздрей блондина вздрагивают, словно у здоровенного хищника, учуявшего запах крови, но после наваждение сходит на нет, а сам мафиози приканчивает бокал с какой-то то ли апатией, то ли еще чем-то противным и убивающим всякие эмоции. Что для Облака, на деле, было совершенно нормально. Как и резня в чужом доме. Это была его легкая месть. Легкий намек на то, что каждому по заслугам. Особенно тем, кто уничтожил его семью.

Отредактировано Alaude (2016-06-27 18:32:38)

Бокал с глухим стуком отставляется на столик рядом с диваном: с тихим дребезжанием он быстро перекатывается, устанавливаясь круглой подставкой на ровной лакированной поверхности, а затем замолкает. Затихает единственный источник шума и комната на долгие пару минут погружается в тяжелое тянущее молчание, которое Жаворонок прерывать явно не торопится. Состояние мрачного спокойствия и холода, что для детектива, на деле, было совершенно нормальным, полностью вступило в свои права, окончательно вытесняя те жалкие крупицы эмоций, которые немногим ранее обрели свободу из-за потери крови и боли. Внешний советник в отставке пристальным взглядом глаз лазурных, холодом своим напоминающих колючие айсберги, наблюдает за стаканом, словно надеясь расколоть его под силой тяжелой мысли, а затем прикрывает глаза на несколько секунд дольше обычного моргания, продлевая молчание. Держать Джотто вечно в неведении не выйдет - гипперинтуиция сделает свое дело. Оттого необходимо продлить его как можно дольше. Вопросом возможности задаваться не приходилось, стоял лишь вопрос - доколе?
Жаворонок упирается здоровой рукой в диван и поднимается с места. Дай мне уйти, позабыв уклончивость. Пришлых законов. Взгляни на шрамы. Время любого бессилия кончилось. Нужно держаться легко и прямо. На какие-то  мгновения изображение в глазах взлетает и резко падает во мрак, оставляя в нем лишь стук собственного сердца, размеренный и громкий, набатом отдающийся в висках до почти физической боли. Блондин упрямо поджимает губы и медленно моргает, чтобы вернуть глазам цветастую картинку. Острая боль сдала свои позиции, уступая тупой и монотонной, но шевелить рукой детектив старается меньше: чем быстрее он избавится от лишней проблемы, от последствий своего опрометчивого и самонадеянного поступка - тем быстрее пойдет разрывать информацию. Подобно хищнику, пойдет по оставленным следам угрозы с Севера, чтобы вгрызаться в глотки неугодным с той неумолимой яростью, которая последний раз была замечена им за вынужденной отставкой и перспективой "доживать свой век".
В полумраке коридора ориентироваться не сложно - отсутствие яркого света не раздражает глаза и только тусклое освещение гостиной бьет в спину, вырисовывая впереди темные расплывчатые контуры мебели. Жаворонок подходит к вешалке и ныряет ладонью во внутренний карман пальто - на мгновение его губы сжимаются в отвращении, когда вместе с гладкой поверхностью ежедневника пальцы касаются еще не до конца засохших пятен крови, кажется, только своей - оказывается на руках вечный спутник и носитель информации, молчаливым свидетелем тая в себе пережитое и сохраняя значимое. Алауди здорово потрепали. Давно на его горизонте не мелькало столь сильного противника, всколыхнуло где-то под кожей тщательно контролируемую жажду крови, пробуждая в нем не столько азарт, сколько сущность хищника, жестокую, агрессивную, готовую защищать свое и биться до последнего. Детектив возвращается к Арчери, раскрывая ежедневник: страницы местами запятнаны алыми каплями, что смазывают аккуратные округлые буквы, но оставляют заметки читабельными. Жаворонок выдирает несколько листов - ему нет необходимости постоянно держать своеобразное досье перед глазами - своя шкура почувствовала чужую силу как нельзя лучше, хорошая память же в деталях помнит все то, что он успел раскопать. Листов шесть, не меньше, перекочевали в руки Темпесты, поддатливо зашуршали под огрубевшими пальцами, раскрывая на своих страницах тайны чужой Семьи.
- Здесь все, что тебе может понадобиться, начиная от пламени и заканчивая короткими досье. Они засветили себя однажды, значит, засветят и еще, - Жаворонок откидывается на спинку кресла,  с коротким хлопком закрывая ежедневник и сжимая переносицу, кончками пальцев слабо надавливая на уголки глаз с каким-то томительным тяжелым вздохом, демонстрирующим не то усталость и желание хотя бы временного, но покоя, что в данной ситуации представляло непозволительную роскошь, не то утомленность от предстоящей философии. Ей богу, этим он был сыт по горло. Бессмысленная полемика его утомляет, рассуждать о возможном будущем он не видит смысла: если это его последний бой, он проведет его так, чтобы унести вместе с собой максимальное количество чужеземной угрозы. - Это будет славная битва. И если она будет последней - потом и кровью мы заработаем титул главного врага их семейного Иггдрасиля, - Алауди насмешливо приподнимает левую бровь и с томным холодом во взгляде окидывает Арчери, задерживая взгляд на знакомых часах - собственные находятся там же, в кармане пальто - и своим тянущим молчанием дает понять, что лимит разговора на сегодняй, и, вероятно, еще на пару вечеров вперед, исчерпан, в конце концов Правая рука Джотто уже достаточно большой мальчик, чтобы самостоятельно разобраться в том, что от него требуется и самостоятельно сделать соответствующие выводы. Его работа на этом закончена. - Я оставляю остальное тебе.